Предыдущая Часть 1
http://proza.ru/2020/11/01/268
ДРУЖКИ
Ноги сами понесли меня к дому, где жил Жора. А дальше все пошло по наклонной: рестораны, пьяный угар, кражи… Жора почти всегда стоял на «стреме», а я проникал в жилища людей. Из-за недоеданий в детстве я отставал в росте и весе, кличка у меня была «Шкет». Но, благодаря этому, я мог влезать по трубе на верхние этажи, под Жорин свист с легкостью ветра «уносил ноги».
В основном, выходили на промысел в четыре часа утра, когда сон человека самый крепкий. Мы уже подружились с другими ворами, карманниками, веселились в ресторанах.
У каждого глаз был наметан, мы безошибочно выделяли себе подобных из толпы. В то время неофициально нашу братию называли «шпаной». Считался престижным и соответствующий стиль в одежде: фуражка-восьмиклинка, из-под которой выглядывает челка, сапоги, удлиненное демисезонное пальто.
В это время у меня была жажда наверстать все упущенное в детстве – не пропускал ни одного фильма, часто ходил в театр, читал запоем. Особенно о море. Но обида, что меня не приняли в мореходку, жива во мне до сих пор.
Мать догадывалась, что я занимаюсь чем-то нехорошим. Родственники побаивались меня. Один дядя Коля, когда выпивал, с сожалением повторял:
– Эх, зря ты завод бросил. Зря. Хороший ты фрезеровщик.
Теперь уже я угощал водкой дядю Колю. Слова его не прошли бесследно. Я и сам в глубине души сознавал, что живу неправильно. Понимал, что ждет меня тюрьма, были намерения бросить эту жизнь.
КЛАРНЕТ
Вскоре я устроился в НИИ фрезеровщиком. Работа шла у меня хорошо, я сам обучал мастерству молодых после училища. Но денег мне хватало только на жалкое существование.
И когда ученик фрезеровщика Женя, по кличке «Фиксатый», предложил мне украсть накануне праздника инструменты духового оркестра, принадлежавшие НИИ, я не отказался.
Ни до того, ни после я никогда не воровал там, где живу или работаю. Это было исключение в моей «практике». Инструменты Женя продал знакомым музыкантам, но себе я оставил кларнет. По вечерам я брал в руки блестящий инструмент и долго упражнялся.
Однажды мне срочно надо было вернуть долг, и я вынужден был снести кларнет в скупочный магазин. Точнее, продажа шла возле его входа. Там меня и задержал работник милиции, переодетый в штатское.
Это была моя первая судимость. Дали мне один год лишения свободы. Отправили в Коми ССР. Вышел я досрочно, потому что работал очень хорошо. Вернулся в Ленинград, к матери. Но в прописке мне отказали, так как город считался режимным.
КОЖАНЫЙ ЧЕМОДАН
Мне позарез нужны были деньги. В этот раз я решил воровать один, без свидетелей. Выбрал место действия – железнодорожный вокзал.
Днями ходил по вокзалам, высматривая «жертву». Однажды мое внимание привлек очень красивый чемодан из натуральной кожи. Его владелец, директор кожевенной фабрики, ехавший на юг отдыхать, поставил чемодан рядом с собой, а сам выяснял что-то у окошка справочного бюро.
С самым независимым видом я прохожу мимо, беру чемодан и только на выходе ускоряю шаг.
В те времена возле дверей вокзалов стояла женщина-контролер. Вот она-то меня и заметила. Позвала милиционера и сказала ему, что поезда в ближайшее время не приходили, а мужчина с чемоданом поспешно вышел. И указала на меня.
Так как я не работал, и с момента судимости прошло четыре месяца, суд осудил меня к пяти годам лишения свободы. Направили в те же места – Коми ССР.
Отбыв срок, вернулся к матери. С ней уже проживал сожитель. Он также был судим за какие-то махинации в торговле. Я не уважаю таких, воровать так воровать, а работать – так честно. Меня раздражало, когда отчим поучал меня, пытался воспитывать.
Однако я понимал мать – у нее должна быть хоть какая-то, но своя личная жизнь. Приходил домой в полночь, а затем собрал вещи и уехал в Вологду.
ЖЕНИТЬБА
Там познакомился с девушкой Любой, скромной, тихой, решил жениться. Её родня сыграла нам свадьбу, сыпали под ноги зерно, кричали:«Горько!».
Но на сердце у меня лежала тяжесть. Я видел недовольное тещино лицо, чувствовал холодный шепоток за спиной. А еще меня угнетало то, что Любу я любил какой-то неполной любовью. Она была не очень развитая, мало читала, но сердце у неё было чистое. И любила она меня. Это я понимал и ценил.
Устроился на завод фрезеровщиком, было желание прижиться. С Любой мы прожили год мирно. Правда, освободившиеся дружки находили меня и здесь, навещали, из-за чего теща ворчала.
А тут ещё я решил отремонтировать покосившийся сарайчик и прихватил с работы сумку гвоздей. Теща учинила расспросы:
– Откуда принес? Платил?
А затем резко сказала:
– У нас в семье, сколько живем, никто иголки не украл. Отнеси эти гвозди туда, где взял.
Я пошел на берег речки и выбросил сумку в воду. Мне казалось, что вместе с сумкой я выбросил несбывшиеся мои надежды на семейную жизнь.
Ушел жить к товарищу. Люба ко мне пришла, но мать за волосы утащила её домой. Ослепшая от слез, убитая горем Люба умоляла меня:
– Рудольф, милый, уезжай куда-нибудь, устройся, я приеду к тебе…
Но меня уже понесло… Рестораны, гулянья. С Борисом Козыревым, у которого я жил на квартире, воровали. И все это в пьяном угаре. Среди белого дня ограбили магазин «Готовое платье». Протрезвел в камере. Теперь меня уже ждала тюрьма строгого режима. И хотя к тюрьме стал привыкать, тяжелая работа на лесоповале, в условиях Севера, давалась мне тяжело.
На свидание ко мне приехала Люба. Я стал ей внушать, чтобы она взяла со мной развод, нашла себе человека, так как я ей счастья дать не могу. Я был не уверен в своем будущем, меня грызла совесть, что я хорошей женщине порчу жизнь.
– Я буду тебя ждать столько, сколько надо, хоть десять лет,– словно не слыша меня, говорила Люба. – Когда ты выйдешь, все у нас будет хорошо. Я рожу ребенка.
Но я продолжал убеждать её в том, что уже не смогу остановиться. Я чувствовал, что не могу сопротивляться той жизни, в которой я оказался.
Полтора года Люба не брала развод. Потом прислала письмо о том, что мать вынуждает её разорвать со мной отношения и выйти замуж за вдовца. А в конце письма были строки, расплывшиеся, по-видимому, от слез: «Рудольф, у тебя доброе сердце. Твою фотографию я спрятала на дне сундука и буду хранить её всю жизнь».
Хотя я и считал себя виноватым, все равно была горечь на душе. После освобождения потянуло увидеть Любу. Зашел к ней на работу, паспортисткой она работала. Увидев меня, покраснела, закрыла лицо руками и убежала.
Вышла её начальница, пожилая женщина, взяла меня ласково за локоть, заговорила:
– А ты все такой же, симпатичный, на тебя и тюрьма не влияет. Ну чего?.. Расстроил ты нашу Любашу. Любит она тебя, только скажи – пойдет за тобой. Но вот тебе мой совет: не делай этого. У неё уже семья, ребенок.
Хоть и тянуло меня к Любе, но я понимал, что всё должно оставаться как есть.
НАКОЛКА В ВИДЕ КРЕСТА
После развода с Любой я больше не женился. Около года поддерживал связь с Люсей, ранее судимой. Но это была, если можно так выразиться, рабочая воровская связь.
Её я не уважал. Она нужна была мне как партнер по кражам. Люся курила, пила. Наколка в виде креста между указательным и средним пальцем говорила о том, что это женщина «с прошлым».
Правда, бывали минуты, когда Люся горько раскаивалась в своих поступках, плакала, вспоминая малолетнюю дочь, которую когда-то бросила и сейчас не знала даже, в каком из детских домов она находится.
Она звала меня ехать с ней в сибирскую деревню к своей бабке, чтобы начать новую жизнь. Когда мне надоедали эти разговоры, и я порывался уйти, Люся, заглядывая мне в глаза, умоляла:
– Не бросай меня, Рудольф!.. Все, что скажешь, сделаю. Попадемся – все на себя возьму.
Не знаю, сколько еще мы были бы вместе, но разлучила нас тюрьма.
Прод. следует
http://proza.ru/2020/11/03/43